Иван Сергеевич Тургенев

Ася

 

   Мне было тогда лет двадцать пять,  - начал Н.Н.,  дела давно минувших

дней,  как видите.  Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не

для  того,  чтобы "окончить мое воспитание",  как говаривалось тогда,  а

просто мне захотелось посмотреть на мир божий.  Я был здоров, молод, ве-

сел,  деньги у меня не переводились,  заботы еще не успели завестись - я

жил без оглядки,  делал, что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и

в  голову  не приходило,  что человек не растение и процветать ему долго

нельзя.  Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть

хлеб  насущный;  а придет время - и хлебца напросишься.  Но толковать об

этом не для чего.

   Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где

мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание

видеть новые лица - именно лица.  Меня занимали исключительно одни люди;

я  ненавидел  любопытные  памятники,  замечательные  собрания,  один вид

лон-лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел

в дрезденском "Грюне Гевелбе".  Природа действовала на меня чрезвычайно,

но я не любил так называемых ее красот,  необыкновенных гор, утесов, во-

допадов;  я не любил,  чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала.

Зато лица, живые человеческие лица - речи людей, их движения, смех - вот

без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и от-

радно; мне было весело идти туда, куда шли другие, кричать, когда другие

кричали,  и в то же время я любил смотреть,  как эти другие кричат. Меня

забавляло наблюдать людей...  да я даже не наблюдал их - я их рассматри-

вал с каким-то радостным и ненасытным любопытством.  Но я опять сбиваюсь

в сторону.

   Итак, лет двадцать тому назад я жил в немецком небольшом городке  З.,

на  левом  берегу Рейна.  Я искал уединения:  я только что был поражен в

сердце одной молодой вдовой,  с которой познакомился на водах.  Она была

очень хороша собой и умна,  кокетничала со всеми - и со мною, грешным, -

сперва даже поощряла меня,  а потом жестоко  меня  уязвила,  пожертвовав

мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана

моего сердца не очень была глубока; но я почел долгом предаться на неко-

торое  время печали и одиночеству - чем молодость не тешится!  - и посе-

лился в З.

   Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух  вы-

соких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым

мостом над светлой речкой,  впадавшей в Рейн, - а главное, своим хорошим

вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солн-

ца (дело было в июне),  прехорошенькие белокурые немочки и,  встретясь с

иностранцем, произносили приятным голоском: "Guten Abend!" - а некоторые

из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш

стареньких  домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее непод-

вижных лучах Я любил бродить тогда по городу;  луна казалось, пристально

глядела  на него с чистого неба;  и город чувствовал этот взгляд и стоял

чутко и мирно,  весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время

тихо душу волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блес-

тел бледным золотом;  таким же золотом переливались струйки  по  черному

глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в уз-

ких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовы-

вали  свои  завитые усики из-за каменных оград;  что-то пробегало в тени

около старинного колодца на трехугольной  площади,  внезапно  раздавался

сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса,

а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поне-

воле все глубже и глубже дышала,  и слово "Гретхен" - не то восклицание,

не то вопрос - так и просилось на уста.

   Городок З.  лежит в двух верстах от Рейна.  Я часто ходил смотреть на

величавую реку и,  не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове,

просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным  ясенем.

Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на гру-

ди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей. На противопо-

ложном берегу находился городок Л.,  немного побольше того,  в котором я

поселился.  Однажды вечером я сидел на своей любимой скамье и глядел  то

на реку,  то на небо,  то на виноградники. Передо мной белоголовые маль-

чишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и опрокинутой нас-

моленным брюхом кверху.  Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся пару-

сах;  зеленоватые волны скользили мимо,  чуть-чуть вспухая и урча. Вдруг

донеслись до меня звуки музыки; я прислушался. В городе Л. играли вальс;

контрабас гудел отрывисто,  скрипка неясно заливалась,  флейта  свистала

бойко.

   - Что это?  - спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жиле-

те, синих чулках и башмаках с пряжками.

   - Это,  - отвечал он мне,  предварительно передвинув  мундштук  своей

трубки  из одного угла губ в другой,  - студенты приехали из Б.  на ком-

мерш.

   "А посмотрю-ка я на этот коммерш, - подумал я, - кстати же, я в Л. не

бывал". Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.

 

 

   II

 

   Может быть,  не всякий знает,  что такое коммерш. Это особенного рода

торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли или братства

(Landsmannschaft). Почти все участники в коммерше носят издавна установ-

ленный костюм немецких студентов:  венгерки,  большие сапоги и маленькие

шапочки с околышами известных цветов.  Собираются студенты обыкновенно к

обеду под председательством сениора, то есть старшины, - и пируют до ут-

ра,  пьют, поют песни, Landesvater, Gaudeamus, курят, бранят филистеров;

иногда они нанимают оркестр.

   Такой точно коммерш происходил в г.Л.  перед небольшой гостиницей под

вывескою Солнца, в саду, выходившем на улицу. Над самой гостиницей и над

садом веяли флаги; студенты сидели за столами под обстриженными липками;

огромный бульдог лежал под одним из столов; в стороне, в беседке из плю-

ща, помещались музыканты и усердно играли, то и дело подкрепляя себя пи-

вом. На улице, перед низкой оградой сада, собралось довольно много наро-

да:  добрые граждане Л. не хотели пропустить случая поглазеть на заезжих

гостей.  Я  тоже вмешался в толпу зрителей.  Мне было весело смотреть на

лица студентов;  их объятия, восклицания, невинное кокетничанье молодос-

ти,  горящие взгляды,  смех без причины - лучший смех на свете - все это

радостное кипение жизни юной,  свежей, этот порыв вперед - куда бы то ни

было, лишь бы вперед, - это добродушное раздолье меня трогало и поджига-

ло. "Уж не пойти ли к ним?" - спрашивал я себя...

   - Ася, довольно тебе? - вдруг произнес за мной мужской голос по-русс-

ки

   - Подождем еще, - ответил другой, женский голос на том же языке.

   Я быстро обернулся...  Взор мой упал на красивого молодого человека в

фуражке и широкой куртке; он держал под руку девушку невысокого роста, в

соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.

   - Вы русские? - сорвалось у меня невольно с языка.

   Молодой человек улыбнулся и промолвил:

   - Да, русские.

   - Я никак не ожидал... в таком захолустье, - начал было я.

   - И мы не ожидали,  - перебил он меня,  - что ж? тем лучше. Позвольте

рекомендоваться:  меня зовут Гагиным,  а вот это моя... - он запнулся на

мгновение, - моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?

   Я назвал себя,  и мы разговорились.  Я узнал, что Гагин, путешествуя,

так же как и я,  для своего удовольствия, неделю тому назад заехал в го-

родок Л.,  да и застрял в нем.  Правду сказать,  я неохотно знакомился с

русскими за границей.  Я их узнавал даже издали по  их  походке,  покрою

платья,  а главное, по выраженью их лица. Самодовольное и презрительное,

часто повелительное,  оно вдруг сменялось выражением осторожности и  ро-

бости...  Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал...

"Батюшки мои!  не соврал ли я, не смеются ли надо мною", - казалось, го-

ворил этот уторопленный взгляд... Проходило мгновенье -- и снова восста-

новлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоуменьем. Да,

я избегал русских,  но Гагин мне понравился тотчас.  Есть на свете такие

счастливые лица:  глядеть на них всякому любо,  точно они греют вас  или

гладят.  У Гагина было именно такое лицо,  милое,  ласковое,  с большими

мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами.  Говорил он так,  что даже

не видя его лица, вы по одному звуку его голоса чувствовали, что он улы-

бается.

   Девушка, которую он назвал своей сестрой,  с первого взгляда  показа-

лась  мне  очень миловидной.  Было что-то свое,  особенное,  в складе ее

смугловатого,  круглого лица,  с небольшим тонким носом,  почти детскими

щечками и черными,  светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как

будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.

   - Хотите вы зайти к нам?  - сказал мне Гагин,  - кажется, довольно мы

насмотрелись на немцев. Ася, пойдем домой?

   Девушка утвердительно кивнула головой.

   - Мы живем за городом,  - продолжал Гагин, - в винограднике, в одино-

ком домишке,  высоко. У нас славно, посмотрите. Хозяйка обещала пригото-

вить нам кислого молока. Теперь же скоро стемнеет, и вам лучше будет пе-

реезжать Рейн при луне.

   Мы отправились. Через низкие ворота города (старинная стена из булыж-

ника окружала его со всех сторон, даже бойницы не все еще обрушились) мы

вышли в поле и, пройдя шагов сто вдоль каменной ограды, остановились пе-

ред  узенькой  калиткой.  Гагин  отворил ее и повел нас в гору по крутой

тропинке.  С обеих сторон,  на уступах,  рос виноград; солнце только что

село, и алый тонкий свет лежал на зеленых лозах, на высоких тычинках, на

сухой земле,  усыпанной сплошь крупным и мелким плитняком,  и  на  белой

стене небольшого домика, с косыми черными перекладинами и четырьмя свет-

лыми окошками, стоявшего на самом верху горы, по которой мы взбирались.

   - Вот и наше жилище!  - воскликнул Гагин, как только мы стали прибли-

жаться к домику,  - а вот и хозяйка несет молоко. Guten Abend, Madame!..

Мы сейчас примемся за еду; но прежде, - прибавил он, - оглянитесь... ка-

ков вид?

   Вид был, точно, чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный, меж-

ду зелеными берегами;  в одном месте он горел багряным  золотом  заката.

Приютившийся  к  берегу городок показывал все свои дома и улицы;  широко

разбегались холмы и поля.  Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня

особенно  поразил чистота и глубина неба,  сияющая прозрачность воздуха.

Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему

было раздольнее на высоте.

   - Отличную вы выбрали квартиру, - промолвил я.

   - Это Ася ее нашла,  - отвечал Гагин. - Ну-ка, Ася, - продолжал он, -

распоряжайся.  Вели все сюда подать.  Мы станем ужинать на воздухе.  Тут

музыка слышнее. Заметили ли вы, - прибавил он, обратясь ко мне, - вблизи

иной вальс никуда не годится - пошлые,  грубые звуки, - а в отдаленье, -

чудо! так и шевелит в вас все романтические струны.

   Ася (собственное имя ее было Анна,  но Гагин называл ее Асей, и уж вы

позвольте мне ее так называть) - Ася отправилась в дом и скоро вернулась

вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком молока, та-

релками,  ложками,  сахаром,  ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за

ужин.  Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как

у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась

меня; но Гагин сказал ей:

   - Ася, полно ежиться! он не кусается.

   Она улыбнулась  и немного спустя уже сама заговаривала со мной.  Я не

видел существа более подвижного. Ни одно мгновение она не сидела смирно;

вставала,  убегала в дом и прибегала снова,  напевала вполголоса,  часто

смеялась,  и престранным образом:  казалось,  она смеялась не тому,  что

слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза гля-

дели прямо,  светло,  смело,  но иногда веки ее слегка щурились, и тогда

взор ее внезапно становился глубок и нежен.

   Мы проболтали часа два. День давно погас, и вечер, сперва весь огнис-

тый, потом ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо таял и переливал-

ся в ночь, а беседа наша все продолжалась, мирная и кроткая, как воздух,

окружавший нас. Гагин велел принести бутылку рейнвейна; мы ее роспили не

спеша.  Музыка  по-прежнему  долетала до нас,  звуки ее казались слаще и

нежнее;  огни зажглись в городе и над рекою.  Ася вдруг опустила голову,

так что кудри ей на глаза упали,  замолкла и вздохнула,  а потом сказала

нам,  что хочет спать, и ушла в дом; однако я видел, как она, не зажигая

свечи, долго стояла за нераскрытым окном. Наконец, луна встала и заигра-

ла по Рейну;  все осветилось,  потемнело,  изменилось, даже вино в наших

граненых  стаканах  заблестело таинственным блеском.  Ветер упал,  точно

крылья сложил, и замер; ночным, душистым теплом повеяло от земли.

   - Пора! - воскликнул я, - а то, пожалуй, перевозчика не сыщешь.

   - Пора, - повторил Гагин.

   Мы пошли вниз по тропинке.  Камни вдруг посыпались за нами:  это  Ася

нас догоняла.

   - Ты  разве не спишь?  - спросил ее брат,  но она,  не ответив ему ни

слова, пробежала мимо.

   Последние умирающие плошки,  зажженные студентами в  саду  гостиницы,

освещали снизу листья деревьев, что придавало им праздничный и фантасти-

ческий вид.  Мы нашли Асю у берега:  она разговаривала с перевозчиком. Я

прыгнул в лодку и простился с новыми моими друзьями. Гагин обещал навес-

тить меня следующий день;  я пожал его руку и протянул свою Асе;  но она

только посмотрела на меня и покачала головой. Лодка отчалила и понеслась

по быстрой реке. Перевозчик, бодрый старик, с напряжением погружал весла

в темную воду.

   - Вы в лунный столб въехали, вы его разбили, - закричала мне Ася.

   Я опустил глаза; вокруг лодки, чернея, колыхались волны.

   - Прощайте! - раздался опять ее голос.

   - До завтра, - проговорил за нею Гагин.

   Лодка причалила. Я вышел и оглянулся. Никого уж не было видно на про-

тивоположном берегу. Лунный столб опять тянулся золотым мостом через всю

реку. Словно на прощание примчались звуки старинного лансеровского валь-

са. Гагин был прав: я почувствовал, что все струны моего сердца задрожа-

ли в ответ на те заискивающие напевы. Я отправился домой через потемнев-

шие поля,  медлено вдыхая пахучий воздух,  и пришел в свою комнату  весь

разнеженный сладостным томлением беспредметных и бесконечных ожиданий.

   Я чувствовал себя счастливым... Но отчего я был счастлив? Я ничего не

желал, я ни о чем не думал... Я был счастлив.

   Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств,  я нырнул в пос-

тель и уже закрыл было глаза,  как вдруг мне пришло на ум, что в течение

вечера я ни разу не вспомнил о моей жестокой красавице...  "Что  же  это

значит?  - спросил я самого себя.  - Разве я не влюблен?" Но, задав себе

этот вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.

 

 

   III

 

   На другое утро (я уже проснулся,  но еще не вставал) стук палки  раз-

дался у меня под окном, и голос, который я тотчас признал за голос Гаги-

на, запел:

        Ты спишь ли? Гитарой Тебя разбужу...

   Я поспешил отворить ему дверь.

   - Здравствуйте,  - сказал Гагин,  входя, - я вас раненько потревожил,

на посмотрите, какое утро. Свежесть, роса, жаворонки поют...

   Со своими курчавыми блестящими волосами, открытой шеей и розовыми ще-

ками он сам был свеж, как утро.

   Я оделся;  мы вышли в садик, сели на лавочку, велели подать себе кофе

и принялись беседовать.  Гагин рассказал мне свои планы на будущее: вла-

дея порядочным состоянием и ни от кого не завися, он хотел посвятить се-

бя  живописи  и только сожалел о том,  что поздно хватился за ум и много

времени потратил по-пустому; я также упомянул о моих предположениях, да,

кстати,  поведал  ему  тайну моей несчастной любви.  Он выслушал меня со

снисхождением,  но,  сколько я мог заметить,  сильного сочувствия к моей

страсти я в нем не возбудил. Вздохнувши вслед за мной два раза из вежли-

вости,  Гагин предложил мне пойти к нему посмотреть его этюды.  Я тотчас

согласился.

   Мы не застали Асю.  Она,  по словам хозяйки, отправилась на "развали-

ну".  Верстах в двух от города Л.  находились остатки феодального замка.

Гагин  раскрыл  мне  все свои картоны.  В них было много жизни и правды,

что-то свободное и широкое;  но ни один из них не был окончен, и рисунок

показался мне небрежен и неверен. Я откровенно высказал ему мое мнение.

   - Да,  да, - подхватил он со вздохом, - вы правы; все это очень плохо

и незрело,  что делать! Не учился я как следует, да и проклятая славянс-

кая распущенность берет свое.  Пока мечтаешь о работе,  так и паришь ор-

лом; землю, кажется, сдвинул бы с места - а в исполнении тотчас слабеешь

и устаешь.

   Я начал было ободрять его,  но он махнул рукой и,  собравши картоны в

охапку, бросил их на диван.

   - Коли хватит терпенья,  из меня выйдет что-нибудь,  -  промолвил  он

сквозь зубы, - не хватит, останусь недорослем из дворян.Пойдемте-ка луч-

ше Асю отыскивать, - сказал он.

   Мы пошли.

 

 

   IV

 

   Дорога к развалине вилась по скату узкой лесистой долины;  на дне  ее

бежал ручей и шумно прядал через камни,  как бы торопясь слиться с вели-

кой рекой,  спокойно сиявшей за темной гранью круто  рассеченных  горных

гребней.  Гагин  обратил  мое внимание на некоторые счастливо освещенные

места;  в словах его слышался если не живописец,  то уже наверное худож-

ник.  Скоро показалась развалина.  На самой вершине голой скалы возвыша-

лась четырехугольная башня,  вся черная,  еще крепкая, но словно разруб-

ленная продольной трещиной. Мшистые стены примыкали к башне; кое-где ле-

пился плющ;  искривленные деревца свешивались с седых бойниц и рухнувших

сводов. Каменистая тропинка вела к уцелевшим воротам. Мы уже подходили к

ним,  как вдруг впереди нас мелькнула женская фигура,  быстро перебежала

по груде обломков и уселась на уступе стены, прямо над пропастью.

   - А ведь это Ася! - воскликнул Гагин, - экая сумасшедшая!

   Мы вошли  в ворота и очутились на небольшом дворике,  до половины за-

росшем дикими яблонями и крапивой. На уступе сидела, точно, Ася. Она по-

вернулась к нам лицом и засмеялась,  но не тронулась с места. Гагин пог-

розил ей пальцем, а я громко упрекнул ее в неосторожности.

   - Полноте,  - сказал мне шепотом Гагин,  - не дразните ее;  вы ее  не

знаете:  она, пожалуй, еще на башню взберется. А вот вы лучше подивитесь

смышлености местных жителей.

   Я оглянулся.  В уголке, приютившись в крошечном деревянном балаганчи-

ке,  старушка  вязала чулок и косилась на нас через очки.  Она продавала

туристам пиво,  пряники и зельтерскую воду.  Мы уместились на лавочке  и

принялись  пить из тяжелых оловянных кружек довольно холодное пиво.  Ася

продолжала сидеть неподвижно,  подобрав под себя ноги и закутавшись  ки-

сейным шарфом;  стройный облик ее отчетливо и красиво рисовался на ясном

небе; но я с неприязненным чувством посматривал на нее. Уже накануне за-

метил я в ней что-то напряженное,  не совсем естественное...  "Она хочет

удивить нас,  - думал я,  - к чему это?  Что за детская выходка?" Словно

угадавши  мои  мысли,  она вдруг бросила на меня быстрый и пронзительный

взгляд,  засмеялась опять,  в два прыжка соскочила со стены и, подойдя к

старушке, попросила у ней стакан воды.

   - Ты думаешь,  я хочу пить?  - промолвила она,  обращаясь к брату,  -

нет; тут есть цветы на стенах, которые непременно полить надо.

   Гагин ничего не ответил ей;  а она,  с стаканом в руке, пустилась ка-

рабкаться о развалинам,  изредка останавливаясь, наклоняясь и с забавной

важностью роняя несколько капель воды,  ярко блестевших  на  солнце.  Ее

движения были очень милы, но мне по-прежнему было досадно на нее, хотя я

невольно любовался ее легкостью и ловкостью.  На одном опасном месте она

нарочно вскрикнула и потом захохотала... Мне стало еще досаднее.

   - Да она как коза лазит,  - пробормотала себе под нос старушка, отор-

вавшись на мгновенье от своего чулка.

   Наконец, Ася опорожнила весь свой стакан  и,  шаловливо  покачиваясь,

возвратилась к нам. Странная усмешка слегка подергивала ее брови, ноздри

и губы; полудерзко, полувесело щурились темные глаза.

   "Вы находите мое поведение неприличным,  - казалось, говорило ее лицо

- все равно: я знаю, вы мной любуетесь".

   - Искусно, Ася, искусно, - промолвил Гагин вполголоса.

   Она вдруг  как  будто  застыдилась,  опустила  свои длинные ресницы и

скромно подсела к нам,  как виноватая.  Я тут в  первый  раз  хорошенько

рассмотрел ее лицо,  самое изменчивое лицо,  какое я только видел.  Нес-

колько мгновений спустя оно уже все побледнело и  приняло  сосредоточен-

ное,  почти  печальное выражение;  самые черты ее мне показались больше,

строже,  проще.  Она вся затихла. Мы обошли развалину кругом (Ася шла за

нами  следом)  и  полюбовались видами.  Между тем час обеда приближался.

Расплачиваясь со старушкой, Гагин спросил еще кружку пива и, обернувшись

ко мне, воскликнул с лукавой ужимкой:

   - За здоровье дамы вашего сердца!

   - А  разве  у него,  - разве у вас есть такая дама?  - спросила вдруг

Ася.

   - Да у кого же ее нет? - возразил Гагин.

   Ася задумалась на мгновение;  ее лицо опять изменилось,  опять появи-

лась на нем вызывающая, почти дерзкая усмешка.

   На возвратном  пути  она пуще хохотала и шалила.  Она сломала длинную

ветку, положила ее к себе на плечо, как ружье, повязала себе голову шар-

фом. Помнится, нам встретилась многочисленная семья белокурых и чопорных

англичанах;  все они, словно по команде, с холодным изумлением проводили

Асю своими стеклянными глазами,  а она,  как бы им назло, громко запела.

Воротясь домой,  она тотчас ушла к себе в комнату и появилась  только  к

самому обеду,  одетая в лучшее свое платье, тщательно причесанная, пере-

тянутая и в перчатках. За столом она держалась очень чинно, почти чопор-

но,  едва отведывала кушанья и пила воду из рюмки.  Ей явно хотелось ра-

зыграть передо мною новую роль - роль приличной и  благовоспитанной  ба-

рышни.  Гагин  не мешал ей:  заметно было,  что он привык потакать ей во

всем. Он только по временам добродушно взглядывал на меня и слегка пожи-

мал плечом,  как бы желая сказать: "Она ребенок; будьте снисходительны".

Как только кончился обед,  Ася встала и, надевая шляпу, спросила Гагина:

можно ли ей пойти к фрау Луизе?

   - Давно  ли ты стала спрашиваться?  - отвечал он со своей неизменной,

на этот раз несколько смущенной улыбкой, - разве тебе скучно с нами?

   - Нет,  но я вчера еще обещала фрау Луизе побывать у нее; притом же я

думала,  что вам будет лучше вдвоем:  господин Н.  (она указала на меня)

что-нибудь еще тебе расскажет.

   Она ушла.

   - Фрау Луизе,  - сказал Гагин, стараясь избегать моего взора, - вдова

бывшего здешнего бургомистра, добрая, впрочем пустая старушка. Она очень

полюбила Асю.  У Аси страсть знакомиться с людьми круга низшего: я заме-

тил: причиною этому всегда бывает гордость. Она у меня очень избалована,

как видите,  - прибавил он, помолчав немного, - да что прикажете делать?

Взыскивать я ни с кого не умею, а с нее и подавно. Я обязан быть снисхо-

дительным с нею.

   Я промолчал.  Гагин переменил разговор. Чем больше я узнавал его, тем

сильнее я к нему привязывался. Я скоро его понял. Это была прямо русская

душа,  правдивая,  честная, простая, но, к сожалению, немного вялая, без

цепкости и внутреннего жара.  Молодость не кипела в нем ключом; она све-

тилась тихим светом.  Он был очень мил и умен, но я не мог себе предста-

вить,  что с ним станется,  как только он возмужает.  Быть художником...

Без горького, постоянного труда не бывает художников... а трудиться, ду-

мал я,  глядя на его мягкие черты, слушая его неспешную речь - нет! тру-

диться ты не будешь,  сдаться ты не сумеешь.  Но не полюбить его не было

возможности:  сердце так и влеклось к нему. Часа четыре провели мы вдво-

ем, то сидя на диване, то медленно расхаживая перед домом; и в эти четы-

ре часа сошлись окончательно.

   Солнце село, и мне уже пора было идти домой. Ася все еще не возвраща-

лась.

   - Экая она у меня вольница! - промолвил Гагин. - Хотите, я пойду про-

вожать вас? Мы по пути завернем к фрау Луизе; я спрошу, там ли она? Крюк

не велик.

   Мы спустились в город и,  свернувши в узкий, кривой переулочек, оста-

новились перед домом в два окна шириною и вышиною в четыре этажа. Второй

этаж выступал на улицу больше первого,  третий и  четвертый  еще  больше

второго;  весь дом с своей ветхой резьбой,  двумя толстыми внизу, острой

черепичной кровлей и протянутым в виде клюва воротом на чердаке  казался

огромной, сгорбленной птицей.

   - Ася! - крикнул Гагин, - ты здесь?

   Освещенное окно  в  третьем этаже стукнуло и открылось,  и мы увидали

темную головку Аси.  Из-за нее выглядывало беззубое и подслеповатое лицо

старой немки.

   - Я здесь, - проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на оконницу,

- мне здесь хорошо. На тебе, возьми, - прибавила она, бросая Гагину вет-

ку гераниума, - вообрази, что я дама твоего сердца.

   Фрау Луизе засмеялась.

   - Н. уходит, - ответил Гагин, - он хочет с тобой проститься.

   - Будто?  - промолвила Ася,  - в таком случае дай ему мою ветку,  а я

сейчас вернусь.

   Она захлопнула окно и, кажется, поцеловала фрау Луизе. Гагин протянул

мне молча ветку. Я молча положил ее в карман, дошел до перевоза и переб-

рался на другую сторону.

   Помнится, я шел домой,  ни о чем не размышляя, но с странной тяжестью

на сердце,  как вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Германии ред-

кий запах. Я остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли.

Ее степной запах мгновенно напомнил мне родину и возбудил в душе страст-

ную тоску по ней.  Мне захотелось дышать  русским  воздухом,  ходить  по

русской земле. "Что я здесь делаю, зачем таскаюсь в чужой стороне, между

чужими?" - воскликнул я, и мертвенная тяжесть, которую я ощущал на серд-

це,  разрешилась  внезапно  в горькое и жгучее волнение.  Я пришел домой

совсем в другом настроении духа,  чем накануне.  Я чувствовал себя почти

рассерженным  и  долго не мог успокоиться.  Непонятная мне самому досада

меня разбирала.  Наконец,  я сел,  и,  вспомнив о своей коварной  вдове,

(официальным  воспоминанием  обо  этой даме заключался каждый мой день),

достал одну из ее записок.  Но я даже не раскрыл ее;  мысли  мои  тотчас

приняли иное направление.  Я начал думать... думать об Асе. Мне пришло в

голову, что Гагин в течение разговора намекнул мне на какие-то затрудне-

ния,  препятствующие его возвращению в Россию...  "Полно,  сестра ли она

его?" - произнес я громко.

   Я разделся,  лег и старался заснуть;  но час спустя я опять  сидел  в

постели, облокотившись локтем на подушку, и снова думал об этой "каприз-

ной девочке с натянутым смехом...".  "Она сложена,  как маленькая рафаэ-

левская Галатея в Фарнезине, - шептал я, - да; и она ему не сестра..."

   А записка вдовы преспокойно лежала на полу, белея в лучах луны.

 

 

   V

 

   На следующее утро опять я пошел в Л.  Я уверял себя,  что мне хочется

повидаться с Гагиным,  но втайне я хотел посмотреть,  что станет  делать

Ася, так ли она будет "чудить", как накануне. Я застал обоих в гостиной,

и странное дело! - оттого ли, что я ночью и утром много размышлял о Рос-

сии, - Ася показалась мне совершенно русской девушкой, простою девушкой,

чуть не горничной.  На ней было старенькое платьице, волосы она зачесала

за уши и сидела,  не шевелясь,  у окна да шила в пяльцах, скромно, тихо,

точно она век свой ничем другим не занималась. Она почти ничего не гово-

рила,  спокойно  посматривала  на свою работу,  и черты ее приняли такое

незначительное,  будничное выражение,  что мне невольно вспомнились наши

доморощенные Кати и Маши. Для довершения сходства она принялась напевать

вполголоса "Матушку,  голубушку". Я глядел на ее желтоватое, угасшее ли-

чико,  вспоминал о вчерашних мечтаниях,  и жаль мне было чего-то. Погода

была чудесная. Гагин объявил нам, что пойдет сегодня рисовать этюд с на-

туры:  я спросил его,  позволит ли он мне провожать его, не помешаю ли я

ему?

   - Напротив, - возразил он, - вы мне можете хороший совет дать.

   Он надел круглую шляпу a la Van Dyck,  блузу, взял картон под мышку и

отправился;  я поплелся вслед за ним.  Ася осталась дома.  Гагин, уходя,

попросил ее позаботиться о том, чтобы суп был не слишком жидок: Ася обе-

щалась  побывать  на  кухне.  Гагин добрался до знакомой уже мне долины,

присел на камень и начал срисовывать старый дуплистый дуб с раскидистыми

сучьями.  Я лег на траву и достал книжку; но я двух страниц не прочел, а

он только бумагу измарал;  мы все больше рассуждали,  и,  сколько я могу

судить,  довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно должно рабо-

тать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно зна-

чение художника в наш век.  Гагин,  наконец, решил, что он "сегодня не в

ударе",  лег рядом со мной, и уж тут свободно потекли молодые наши речи,

то горячие,  то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные ре-

чи, в которых так охотно разливается русский человек. Наболтавшись досы-

та и наполнившись чувством удовлетворения, словно мы что-то сделали, ус-

пели в чем-то,  вернулись мы домой.  Я нашел Асю точно такою же, какою я

ее оставил;  как я ни старался наблюдать за нею - ни тени кокетства,  ни

признака намеренно принятой роли я в ней не заметил; на этот раз не было

возможности упрекнуть ее в неестественности.

   - А-га! - говорил Гагин, - пост и покаяние на себя наложила.

   К вечеру она несколько раз непритворно зевнула и рано ушла к себе.  Я

сам скоро простился с Гагиным,  и, возвратившись домой, не мечтал уже ни

о чем:  этот день прошел в трезвых ощущениях.  Помнится,  однако, ложась

спать, я невольно промолвил вслух:

   - Что за хамелеон эта девушка!  - и,  подумав немного,  прибавил: - А

все-таки она ему не сестра.

 

 

   VI

 

   Прошли целые  две недели.  Я каждый день посещал Гагиных.  Ася словно

избегала меня,  но уже не позволяла себе ни одной из тех шалостей, кото-

рые  так  удивили меня в первые два дня нашего знакомства.  Она казалась

втайне огорченной или смущенной; она и смеялась меньше. Я с любопытством

наблюдал за ней.

   Она довольно хорошо говорила по-французски и по-немецки;  но по всему

было заметно,  что она с детства не была в женских руках и получила вос-

питание странное,  необычное, не имевшее ничего общего с воспитанием са-

мого Гагина. От него, несмотря на его шляпу a la Van Dyck и блузу, так и

веяло мягким, полуизнеженным, великорусским дворянином, а она не походи-

ла на барышню;  во всех ее движениях было что-то неспокойное: этот дичок

недавно был привит, это вино еще бродило. По природе стыдливая и робкая,

она досадовала на свою застенчивость и с досады насильственно  старалась

быть развязной и смелой, что ей не всегда удавалось. Я несколько раз за-

говаривал с ней об ее жизни в России, о ее прошедшем: она неохотно отве-

чала на мои расспросы;  я узнал,  однако,  что до отъезда за границу она

долго жила в деревне.  Я застал ее раз за книгой, одну. Опершись головой

на  обе  руки  и запустив пальцы глубоко в волосы,  она пожирала глазами

строки.

   - Браво! - сказал я, подойдя к ней, - как вы прилежны!

   Она подняла голову, важно и строго посмотрела на меня.

   - Вы думаете,  что я только смеяться умею,  - промолвила она и хотела

удалиться...

   Я взглянул на заглавие книги: это был какой-то французский роман.

   - Однако я ваш выбор похвалить не могу, - заметил я.

   - Что же читать! - воскликнула она, и, бросив книгу на стол, прибави-

ла: - Так лучше пойду дурачиться, - и побежала в сад.

   В тот же день, вечером, я читал Гагину "Германа и Доротею". Ася спер-

ва все только шныряла мимо нас, потом вдруг остановилась, приникла ухом,

тихонько подсела ко мне и прослушала чтение до конца.  На следующий день

я  опять  не узнал ее,  пока не догадался,  что ей вдруг вошло в голову:

быть домовитой и степенной,  как Доротея. Словом, она являлась мне полу-

загадочным существом. Самолюбивая до крайности, она привлекала меня, да-

же когда я сердился на нее.  В одном только я более и более убеждался, а

именно в том,  что она не сестра Гагина. Он общался с нею не по-братски:

слишком ласково,  слишком снисходительно и в то же время несколько  при-

нужденно.

   Странный случай, по-видимому, подтвердил мои подозрения.

   Однажды вечером, подходя к винограднику, где жили Гагины, я нашел ка-

литку запертою.  Не долго думавши добрался я до одного обрушенного места

в ограде,  уже прежде замеченного мною, и перескочил через нее. Недалеко

от этого места,  в стороне от дорожки,  находилась небольшая беседка  из

акаций; я поравнялся с нею и уже прошел было мимом... Вдруг меня поразил

голос Аси, с жаром и сквозь слезы произносившей следующие слова:

   - Нет,  я никого не хочу любить,  кроме тебя, нет, нет, одного тебя я

хочу любить - и навсегда.

   - Полно, Ася, успокойся, - говорил Гагин, - ты знаешь, я тебе верю.

   Голоса их  раздавались  в беседке.  Я увидал их обоих сквозь негустой

переплет ветвей. Они меня не заметили.

   - Тебя,  тебя одного, - повторила она, бросилась ему на шею и с судо-

рожными рыданиями начала целовать его и прижиматься к его груди.

   - Полно, полно, - твердил он, слегка проводя рукой по ее волосам.

   Несколько мгновений  остался  я неподвижным...  Вдруг я встрепенулся.

"Подойти к ним?..  Ни за что!" - сверкнуло у меня в голове. Быстрыми ша-

гами вернулся я к ограде, перескочил через нее на дорогу и чуть не бегом

пустился домой.  Я улыбался,  потирал руки,  удивлялся случаю,  внезапно

подтвердившему  мои  догадки  (я  ни на одно мгновение не усомнился в их

справедливости),  а между тем на сердце у меня было очень горько. "Одна-

ко, - думал я, - умеют же они притворяться! Но к чему? Что за охота меня

морочить?  Не ожидал я этого от него... И что за чувствительное объясне-

ние?"

 

 

   VII

 

   Я спал дурно и на другое утро встал рано, привязал походную котомочку

за спину и,  объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала меня к ночи, отп-

равился пешком в горы,  вверх по течению реки,  на которой лежит городок

З.  Эти горы,  отрасли хребта,  называемого Собачьей спиной (Hundsruck),

очень любопытные в геологическом отношении;  в особенности замечательные

они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но мне было не до геоло-

гических наблюдений. Я не отдавал себе отчета в том, что во мне происхо-

дило; одно чувство было мне ясно: нежелание видеться с Гагиным. Я уверял

себя,  что  единственной  причиной моего внезапного нерасположения к ним

была досада на их лукавство. Кто принуждал их выдавать себя за родствен-

ников?  Впрочем,  я старался о них не думать; бродил не спеша по горам и

долинам,  засиживался в деревенских харчевнях, мирно беседуя с хозяевами

и гостями,  или ложился на плоский согретый камень и смотрел,  как плыли

облака,  благо погода стояла удивительная. В таких занятиях я провел три

дня  и не без удовольствия,  - хотя на сердце у меня щемило по временам.

Настроение моих мыслей приходилось как раз под стать  спокойной  природе

того края.

   Я отдал  себя всего тихой игре случайности,  набегавшим впечатлениям;

неторопливо смеясь, протекали они по душе и оставили в ней, наконец, од-

но общее чувство,  в котором слилось все,  что я видел, ощутил, слышал в

эти три дня, - все: тонкий запах смолы по лесам, крик и стук дятлов, не-

молчная  болтовня  светлых ручейков с пестрыми форелями на песчаном дне,

не слишком смелые очертания гор,  хмурые скалы,  чистенькие деревеньки с

почтенными старыми церквами и деревьями,  аисты в лугах, уютные мельницы

с проворно вертящимися колесами, радушные лица поселян, их синие камзолы

и серые чулки, скрипучие, медлительные возы, запряженные жирными лошадь-

ми,  а иногда коровами,  молодые длинноволосые странники по чистым доро-

гам, обсаженным яблонями и грушами...

   Даже теперь мне приятно вспоминать мои тогдашние впечатления.  Привет

тебе,  скромный уголок германской земли,  с твоим незатейливым довольст-

вом,  с повсеместными следами прилежных рук,  терпеливой, хотя неспешной

работы... Привет тебе и мир!

   Я пришел домой к самому концу третьего дня.  Я забыл сказать,  что  с

досады на Гагиных я попытался воскресить образ жестокосердной вдовы;  но

мои усилия остались тщетны.  Помнится, когда я принялся мечтать о ней, я

увидел  крестьянскую девочку лет пяти,  с круглым любопытным личиком,  с

невинно выпученными глазенками.  Она так детски-простодушно смотрела  на

меня...  Мне  стало стыдно ее чистого взора,  я не хотел лгать в ее при-

сутствии и тотчас же окончательно и навсегда раскланялся с моим  прежним

предметом.

   Дома я нашел записку от Гагина.  Он удивлялся неожиданности моего ре-

шения,  пенял мне,  зачем я не взял его с собою,  и просил прийти к ним,

как только я вернусь. Я с неудовольствием прочел эту записку, но на дру-

гой же день отправился в Л.

 

 

   VIII

 

   Гагин встретил меня по-приятельски,  осыпал меня ласковыми  упреками;

но Ася, точно нарочно, как только увидела меня, расхохоталась без всяко-

го повода и,  по своей привычке, тотчас убежала. Гагин смутился, пробор-

мотал ей вслед,  что она сумасшедшая, попросил меня извинить ее. Призна-

юсь,  мне стало очень досадно на Асю; уж и без того мне было не по себе,

а тут опять этот неестественный смех,  эти странные ужимки.  Я,  однако,

показал вид, будто ничего не заметил, и сообщил Гагину подробности моего

небольшого путешествия.  Он рассказал мне, что делал, когда я отсутство-

вал.  Но речи наши не клеились; Ася входила в комнату и убегала снова; я

объявил наконец, что у меня есть спешная работа и что мне пора вернуться

домой. Гагин сперва удерживал меня, потом, посмотрев на меня пристально,

вызвался провожать меня. В передней Ася вдруг подошла ко мне и протянула

мне руку; я слегка пожал ее пальцы и едва поклонился ей. Мы вместе с Га-

гиным переправились через Рейн,  и,  проходя мимо любимого моего ясеня с

статуйкой мадонны,  присели на скамью, чтобы полюбоваться видом. Замеча-

тельный разговор произошел тут между нами.

   Сперва мы перекинулись несколькими словами,  потом замолкли, глядя на

светлую реку.

   - Скажите, - заговорил вдруг Гагин, со своей обычной улыбкой, - како-

го  вы  мнения  об  Асе?  Не правда ли,  она должна казаться вам немного

странной?

   - Да,  - ответил я не без некоторого недоумения.  Я не ожидал, что он

заговорит о ней.

   - Ее надо хорошенько узнать,  чтобы о ней судить, - промолвил он, - у

ней сердце очень доброе,  но голова бедовая.  Трудно с ней ладить. Впро-

чем, ее нельзя винить, и если б вы знали ее историю...

   - Ее историю? - перебил я, - разве она не ваша ...

   Гагин взглянул на меня.

   - Уж не думаете ли вы,  что она не сестра мне?.. Нет, - продолжал он,

не обращая внимания на мое замешательство,  - она точно мне сестра,  она

дочь  моего отца.  Выслушайте меня.  Я чувствую к вам доверие и расскажу

вам все.

   Отец мой был человек весьма добрый,  умный, образованный - и несчаст-

ливый.  Он женился рано, по любви; жена его, моя мать, умерла очень ско-

ро;  я остался после нее шести месяцев. Отец увез меня в деревню и целые

двенадцать  лет  не выезжал никуда.  Он сам занимался моим воспитанием и

никогда бы со мной не расстался,  если б брат его,  мой родной дядя,  не

заехал  к нам в деревню.  Дядя этот жил постоянно в Петербурге и занимал

довольно важное место.  Он уговорил отца отдать меня к нему на руки, так

как отец ни за что не соглашался покинуть деревню.  Дядя представил ему,

что мальчику моих лет вредно жить в совершенном уединении,  что с  таким

вечно унылым и молчаливым наставником,  каков был мой отец, я непременно

отстану от моих сверстников,  да и самый нрав мой легко может испортить-

ся.  Отец долго противился увещаниям своего брата, однако уступил, нако-

нец.  Я плакал,  расставаясь с отцом; я любил его, хотя никогда не видел

улыбки на лице его...  но попавши в Петербург, скоро позабыл наше темное

и невеселое гнездо.  Я поступил в юнкерскую школу,  а из школы перешел в

гвардейский полк.  Каждый год приезжал я в деревню на несколько недель и

с каждым годом находил моего отца все более и более грустным, в себя уг-

лубленным, задумчивым до робости. Он каждый день ходил в церковь и почти

разучился говорить.  В одно из моих посещений (мне уже было лет двадцать

с  лишком)  я в первый раз увидал у нас в доме худенькую черноглазую де-

вочку лет десяти - Асю.  Отец сказал,  что она сирота и взята им на про-

кормление - он именно так выразился. Я не обратил особенного внимания на

нее;  она была дика,  проворна и молчалива,  как зверек,  и как только я

входил  в  любимую комнату моего отца,  огромную и мрачную комнату,  где

скончалась моя мать и где даже днем зажигались свечи,  она тотчас прята-

лась  за вольтеровское кресло его или за шкаф с книгами.  Случилось так,

что в последовавшие за тем три,  четыре года обязанности службы помешали

мне побывать в деревне.  Я получал от отца ежемесячно по короткому пись-

му;  об Асе он упоминал редко,  и то вскользь. Ему было уже за пятьдесят

лет, но он казался еще молодым человеком. Представьте же мой ужас: вдруг

я,  ничего не подозревавший,  получаю от приказчика письмо, в котором он

меня  извещает  о  смертельной болезни моего отца и умоляет приехать как

можно скорее, если хочу проститься с ним. Я поскакал сломя голову и зас-

тал  отца  в живых,  но уже при последнем издыхании.  Он обрадовался мне

чрезвычайно,  обнял меня своими исхудалыми руками,  долго поглядел мне в

глаза каким-то не то испытующим,  не то умоляющим взором, и, взяв с меня

слово,  что я исполню его последнюю просьбу, велел своему старому камер-

динеру  привести  Асю.  Старик привел ее:  она едва держалась на ногах и

дрожала всем телом.

   - Вот,  - сказал мне с усилием отец,  - завещаю тебе мою дочь -  твою

сестру. Ты все узнаешь от Якова, - прибавил он, указав на камердинера.

   Ася зарыдала  и  упала  лицом  на кровать...  Полчаса спустя мой отец

скончался.

   Вот что я узнал. Ася была дочь моего отца и бывшей горничной моей ма-

тери, Татьяны. Живо я помню эту Татьяну, помню ее высокую стройную фигу-

ру,  ее благообразное,  строгое,  умное лицо с большими темными глазами.

Она слыла девушкой гордой и неприступной. Сколько я мог понять из почти-

тельных недомолвок Якова,  отец мой сошелся с нею несколько  лет  спустя

после смерти матушки.  Татьяна уже не жила тогда в господском доме,  а в

избе у замужней сестры своей, скотницы. Отец мой сильно к ней привязался

и после моего отъезда из деревни хотел даже жениться на ней, но она сама

не согласилась быть его женой, несмотря на его просьбы.

   - Покойница Татьяна Васильевна,  - так докладывал мне  Яков,  стоя  у

двери с закинутыми назад руками, - во всем были рассудительны и не захо-

тели батюшку вашего обидеть.  Что,  мол,  я вам за жена? какая я барыня?

Так они говорить изволили, при мне говорили-с.

   Татьяна даже  не  хотела  переселится к нам в дом и продолжала жить у

своей сестры,  вместе с Асей.  В детстве я  видывал  Татьяну  только  по

праздникам,  в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на пле-

чах, она становилась в толпе, возле окна, - ее строгий профиль четко вы-

резался  на прозрачном стекле,  - и смиренно и важно молилась,  кланяясь

низко,  по-старинному.  Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а

на девятом году она лишилась матери.

   Как только  Татьяна умерла,  отец взял Асю к себе в дом.  Он и прежде

изъявлял желание иметь ее при себе,  но Татьяна ему и в  этом  отказала.

Представьте же себе,  что должно было произойти в Асе,  когда ее взяли к

барину.  Она до сих пор не может забыть ту минуту, когда ей в первый раз

надели шелковое платье и поцеловали у ней ручку.  Мать,  пока была жива,

держала ее очень строго;  у отца она пользовалась совершенной  свободой.

Он был ее учителем;  кроме него, она никого не видала. Он не баловал ее,

то есть не нянчился с нею;  но он любил ее страстно и никогда ничего  ей

не запрещал:  он в душе считал себя перед ней виноватым. Ася скоро поня-

ла,  что она главное лицо в доме,  она знала,  что барин ее отец; но она

так  же  скоро  поняла свое ложное положение;  самолюбие развилось в ней

сильно,  недоверчивость тоже;  дурные привычки укоренялись, простота ис-

чезла.  Она  хотела (она сама мне раз призналась в этом) заставить целый

мир забыть ее происхождение;  она и стыдилась своей матери,  и стыдилась

своего стыда,  и гордилась ею.  Вы видите, что она многое знала и знает,

чего не должно бы знать в ее годы ... Но разве она виновата? Молодые си-

лы разыгрывались в ней, кровь кипела, а вблизи ни одной руки, которая бы

ее направила.  Полная независимость во всем!  да разве легко ее вынести?

Она хотела быть не хуже других барышень; она бросилась на книги. Что тут

могло выйти путного? Неправильно начатая жизнь слагалась неправильно, но

сердце в ней не испортилось, ум уцелел.

   И вот я,  двадцатилетний малый,  очутился с тринадцатилетней девочкой

на руках!  В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего голоса,

ее била лихорадка, ласки мои повергали ее в тоску, только понемногу, ис-

подволь,  привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я

точно признаю ее за сестру и полюбил ее, как сестру, она страстно ко мне

привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.

   Я привез ее в Петербург.  Как мне ни больно было с ней расстаться,  -

жить с ней вместе я никак не мог; я поместил ее в один из лучших пансио-

нов. Ася поняла необходимость нашей разлуки, но начала с того, что забо-

лела и чуть не умерла.  Потом она обтерпелась и выжила в пансионе четыре

года;  но,  против моих ожиданий,  осталась почти такою же,  какою  была

прежде.  Начальница пансиона часто жаловалась мне на нее. "И наказать ее

нельзя,  - говаривала она мне,  - и на ласку она не подается".  Ася была

чрезвычайно понятлива, училась прекрасно, лучше всех; но никак не хотела

подойти под общий уровень, упрямилась, глядела букой... Я не мог слишком

винить ее: в ее положении ей надо было либо прислуживаться, либо дичить-

ся.  Изо всех подруг она сошлась только с одной, некрасивой, загнанной и

бедной девушкой.  Остальные барышни, с которыми она воспитывалась, боль-

шей частью из хороших фамилий,  не любили ее,  язвили ее и  кололи,  как

только  могли;  Ася им на волос не уступала.  Однажды на уроке из закона

божия преподаватель заговорил о пороках.  "Лесть и трусость - самые дур-

ные пороки",  - громко промолвила Ася. Словом, она продолжала идти своей

дорогой;  только манеры ее стали лучше, хотя и в этом отношении она, ка-

жется, не много успела.

   Наконец ей минуло семнадцать лет; оставаться ей долее в пансионе было

невозможно. Я находился в довольно большом затруднении. Вдруг мне пришла

благая мысль:  выйти в отставку,  поехать за границу на год или на два и

взять Асю с собой.  Задумано - сделано; и вот мы с ней на берегах Рейна,

где я стараюсь заниматься живописью,  а она ... шалит и чудит по-прежне-

му.  Но теперь я надеюсь,  что вы не станете судить ее слишком строго; а

она хоть и притворяется,  что ей все нипочем, - мнением каждого дорожит,

вашим же мнением в особенности.

   И Гагин опять улыбнулся своей тихой улыбкой. Я крепко стиснул ему ру-

ку.

   - Все так,  - заговорил опять Гагин,  - но с нею мне беда.  Порох она

настоящий. До сих пор ей никто не нравился, но беда, если она кого полю-

бит!  Я иногда не знаю, как с ней быть. На днях она что вздумала: начала

вдруг уверять меня,  что я к ней стал холоднее прежнего и что она одного

меня  любит и век будет меня одного любить ...  И при этом так расплака-

лась ...

   - Так вот что ... - промолвил было я и прикусил язык.

   - А скажите-ка мне, - спросил я Гагина: дело между нами пошло на отк-

ровенность,  -  неужели в самом деле ей до сих пор никто не нравился?  В

Петербурге видела же она молодых людей?

   - Они-то ей и не нравились вовсе.  Нет, Асе нужен герой, необыкновен-

ный человек - или живописный пастух в горном ущелье. А впрочем, я забол-

тался с вами, задержал вас, - прибавил он, вставая.

   - Послушайте, - начал я, - пойдемте к вам, мне домой не хочется.

   - А работа ваша?

   Я ничего не ответил; Гагин добродушно усмехнулся, и мы вернулись в Л.

Увидев знакомый виноградник и белый домик на верху горы,  я почувствовал

какую-то сладость - именно сладость на сердце. Мне стало легко после га-

гинского рассказа.

 

 

   IX

 

   Ася встретила нас на самом пороге дома;  я снова ожидал смеха; но она

вышла к нам вся бледная, молчаливая, с потупленными глазами.

   - Вот он опять,  - заговорил Гагин, - и, заметь, сам захотел вернуть-

ся.

   Ася вопросительно  посмотрела  на меня.  Я в свою очередь протянул ей

руку и на этот раз крепко пожал ее холодные пальчики.  Мне  стало  очень

жаль ее; теперь я многое понимал в ней, что прежде сбивало меня с толку:

ее внутреннее беспокойство,  неуменье держать себя, желание порисоваться

- все мне стало ясно.  Я понял, почему эта странная девочка меня привле-

кала;  не одной только полудикой прелестью, разлитой по всему ее тонкому

телу, привлекала она меня: ее душа мне нравилась.

   Гагин начал  копаться  в своих рисунках;  я предложил Асе погулять со

мной по винограднику. Она тотчас согласилась, с веселой и почти покорной

готовностью. Мы спустились до половины горы и присели на широкую плиту.

   - И вам не скучно было без нас? - начала Ася.

   - А вам без меня было скучно? - спросил я.

   Ася взглянула на меня сбоку.

   - Да,  - ответила она.  - Хорошо в горах?  - продолжала она тотчас, -

они высоки? Выше облаков? Расскажите мне, что вы видели. Вы рассказывали

брату, но я ничего не слыхала.

   - Вольно ж было вам уходить, - заметил я.

   - Я уходила ...  потому что ... Я теперь вот не уйду, - прибавила она

с доверчивой лаской в голосе, - вы сегодня были сердиты.

   - Я?

   - Вы.

   - Отчего же, помилуйте...

   - Не знаю, но вы были сердиты и ушли сердитыми. Мне было очень досад-

но, что вы так ушли, и я рада, что вы вернулись.

   - И я рад, что вернулся, - промолвил я.

   Ася повел плечами, как это часто делают дети, когда им хорошо.

   - О, я умею отгадывать! - продолжала она, - бывало, я по одному папа-

шиному кашлю из другой комнаты узнавала, доволен ли он мной или нет.

   До этого дня Ася ни разу не говорила мне о своем отце. Меня это пора-

зило.

   - Вы  любили вашего батюшку?  - проговорил я и вдруг,  к великой моей

досаде, почувствовал, что краснею.

   Она ничего не отвечала и покраснела тоже.  Мы оба замолкли.  Вдали по

Рейну бежал и дымился пароход. Мы принялись глядеть на него.

   - Что же вы не рассказываете? - прошептала Ася.

   - Отчего вы сегодня рассмеялись, как только увидели меня? - - спросил

я.

   - Сама не знаю.  Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны

судить меня... по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за сказка о Ло-

релее?  Ведь это ЕЕ скала виднеется?  Говорят, она прежде всех топила, а

как полюбила, сама бросилась в воду. Мне правится эта сказка. Фрау Луизе

мне всякие сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми гла-

зами...

   Ася подняла голову и встряхнула кудрями.

   - Ах, мне хорошо, - проговорила она.

   В это мгновенье до нас долетели отрывочные, однообразные звуки. Сотни

голосов разом и с мерными остановками повторяли молитвенный напев: толпа

богомольцев тянулась внизу по дороге с крестами и хоругвями...

   - Вот бы пойти с ними,  - сказала Ася, прислушиваясь к постепенно ос-

лабевавшим взрывам голосов.

   - Разве вы такая набожны?

   - Пойти куда-нибудь далеко,  на молитву,  на трудный подвиг, - - про-

должала она. - А то дни уходят, жизнь уйдет, а что мы сделали?

   - Вы честолюбивы,  - заметил я, - вы хотите прожить не даром, след за

собой оставить...

   - А разве это невозможно?

   "Невозможно", - чуть было не повторил я... Но я взглянул в ее светлые

глаза и только промолвил:

   - Попытайтесь.

   - Скажите,  - заговорила Ася после небольшого молчания, в течение ко-

торого какие-то тени пробежали у ней по лицу,  уже успевшему побледнеть,

- вам очень нравилась та дама ...  Вы помните, брат пил за ее здоровье в

развалине, на второй день нашего знакомства?

   Я засмеялся.

   - Ваш брат шутил;  мне ни одна дама не нравилась; по крайней мере те-

перь ни одна не нравится.

   - А что вам нравится в женщинах? - спросила Ася, закинув голову с не-

винным любопытством.

   - Какой странный вопрос! - воскликнул я.

   Ася слегка смутилась.

   - Я не должна была сделать вам такой вопрос,  не правда ли?  Извините

меня, я привыкла болтать все, что мне в голову входит. Оттого-то я и бо-

юсь говорить.

   - Говорите,  ради бога,  не бойтесь,  - подхватил я, - я так рад, что

вы, наконец, перестаете дичиться.

   Ася опустила  глаза и засмеялась тихим и легким смехом;  я не знал за

ней такого смеха.

   - Ну,  рассказывайте же,  - продолжала она,  разглаживая полы  своего

платья  и  укладывая их себе на ноги,  точно она усаживалась надолго,  -

рассказывайте или прочитайте что-нибудь,  как, помните, вы нам читали из

"Онегина" ...

   Она вдруг задумалась ...

        Где нынче крест и тень ветвей Над бедной матерью моей! -

   проговорила она вполголоса.

   - У Пушкина не так, - заметил я.

   - А я хотела бы быть Татьяной, - продолжала она все так же задумчиво.

- Рассказывайте, - подхватила она с живостью.

   Но мне было не до рассказов.  Я глядел на нее, всю облитую ясным сол-

нечным лучом,  всю успокоенную и кроткую. Все радостно сияло вокруг нас,

внизу,  над нами - небо, земля и воды; самый воздух, казалось, был насы-

щен блеском.

   - Посмотрите, как хорошо! - сказал я, невольно понизив голос.

   - Да,  хорошо! так же тихо отвечала она, не смотря на меня. - Если бы

мы с вами были птицы, - как бы мы взвились, как бы полетели ... Так бы и

утонули в этой синеве ... Но мы не птицы.

   - А крылья могут у нас вырасти, - возразил я.

   - Как?

   - Поживите - узнаете.  Есть чувства,  которые поднимают нас от земли.

Не беспокойтесь, у вас будут крылья.

   - А у вас были?

   - Как вам сказать... Кажется, до сих пор я еще не летал.

   Ася опять задумалась. Я слегка наклонился к ней.

   - Умеете вы вальсировать? - спросила она вдруг.

   - Умею, - ответил я, несколько озадаченный.

   - Так пойдемте, пойдемте ... Я попрошу брата сыграть нам вальс ... Мы

вообразим, что мы летаем, что у нас выросли крылья.

   Она побежала  к дому.  Я побежал вслед за нею - и несколько мгновений

спустя мы кружились в тесной комнате,  под сладкие  звуки  Ланнера.  Ася

вальсировала прекрасно,  с увлечением. Что-то мягкое, женское проступило

вдруг сквозь ее девически строгий облик. Долго потом рука моя чувствова-

ла  прикосновение  ее нежного стана,  долго слышалось мне ее ускоренное,

близкое дыхание,  долго мерещились темные,  неподвижные,  почти закрытые

глаза на бледном, но оживленном лице, резво обвеянном кудрями.

 

 

   X

 

   Весь этот день прошел как нельзя лучше.  Мы веселились, как дети. Ася

была очень мила и проста.  Гагин радовался, глядя на нее. Я ушел поздно.

Въехавши на середину Рейна, я попросил перевозчика пустить лодку вниз по

течению.  Старик поднял весла - и царственная река  понесла  нас.  Глядя

кругом,  слушая,  вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство на

сердце...  поднял глаза к небу - но и в небе не было покоя:  испещренное

звездами,  оно все шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился к ре-

ке... но и там, и в этой темной, холодной глубине, тоже колыхались, дро-

жали звезды;  тревожное оживление мне чудилось повсюду - и тревога росла

во мне самом.  Я облокотился на край лодки...  Шепот ветра в моих  ушах,

тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свежее дыханье волны не

охлаждало меня; соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом сво-

их звуков. Слезы закипали у меня на глазах, но то не были слезы беспред-

метного восторга.  Что я чувствовал, было не то смутное, еще недавно ис-

пытанное  ощущение  всеобъемлющих желаний,  когда душа ширится,  звучит,

когда ей кажется,  что она все понимает и любит..  Нет!  во мне зажглась

жажда  счастья.  Я  еще  не  смел  называть его по имени,  - но счастья,

счастья до пресыщения - вот чего хотел я,  вот о чем томился...  А лодка

все неслась, и старик перевозчик сидел и дремал, наклонясь над веслами.

 

 

   XI

 

   Отправляясь на следующий день к Гагиным, я не спрашивал себя, влюблен

ли я в Асю, но я много размышлял о ней; ее судьба меня занимала, я радо-

вался неожиданному нашему сближению. Я чувствовал, что только со вчераш-

него дня я узнал ее; до тех пор она отворачивалась от меня. И вот, когда

она раскрылась, наконец, передо мною, каким пленительным светом озарился

ее образ,  как он был нов для меня,  какие тайный обаяния стыдливо в нем

сквозили...

   Бодро шел  я  по знакомой дороге,  беспрестанно посматривая на издали

белевший домик, я не только о будущем - я о завтрашнем дне не думал; мне

было очень хорошо.

   Ася покраснела,  когда  я вошел в комнату;  я заметил,  что она опять

принарядилась, но выражение ее лица не шло к ее наряду: оно было печаль-

но. А я пришел таким веселым! Мне показалось даже, что она, по обыкнове-

нию своему, собралась было бежать, но сделала усилие над собой - и оста-

лась.  Гагин  находился  в том особенном состоянии художнического жара и

ярости, которое, в виде припадка, внезапно овладевает дилетантами, когда

они вообразят,  что им удалось,  как они выражаются, "поймать природу за

хвост".  Он стоял, весь взъерошенный и выпачканный красками, перед натя-

нутым холстом и,  широко размахивая по нем кистью,  почти свирепо кивнул

мне головой,  отодвинулся, прищурил глаза и снова накинулся на свою кар-

тину. Я не стал мешать ему и подсел к Асе. Медленно обратились ко мне ее

темные глаза.

   - Вы сегодня не такая,  как вчера,  - заметил я после тщетных  усилий

вызвать улыбку на ее губы.

   - Нет,  не такая,  - ответила она неторопливым и глухим голосом. - Но

это ничего... Я нехорошо спала, всю ночь думала.

   - О чем?

   - Ах,  я о многом думала.  Это у меня привычка с детства:  еще с того

времени, когда я жила с матушкой...

   Она с усилием выговорила это слово и потом еще раз повторила:

   - Когда  я  жила  с матушкой...  я думала,  отчего это никто не может

знать,  что с ним будет;  а иногда и видишь беду - да спастись нельзя; и

отчего никогда нельзя сказать всей правды?...  Потом я думала, что я ни-

чего не знаю,  что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень

дурно воспитана. Я не умею играть на фортепьяно, не умею рисовать, я да-

же шью плохо. У меня нет никаких способностей, со мной должно быть очень

скучно.

   - Вы несправедливы к себе,  - возразил я. - Вы много читали, вы обра-

зованны, и с вашим умом...

   - А я умна?  - спросила она с такой наивной любознательностью,  что я

невольно засмеялся; но она даже не улыбнулась. - Брат, я умна? - спроси-

ла она Гагина.

   Он ничего не отвечал ей и  продолжал  трудиться,  беспрестанно  меняя

кисти и высоко поднимая руку.

   - Я сама не знаю иногда,  что у меня в голове, - продолжала Ася с тем

же задумчивым видом.  - Я иногда самой себя боюсь, ей-богу. Ах, я хотела

бы... Правда ли, что женщинам не следует читать много?

   - Много не нужно, но...

   - Скажите мне,  что я должна читать?  скажите, что я должна делать? Я

все буду делать,  что вы мне скажете, - прибавила она, с невинной довер-

чивостью обратясь ко мне.

   Я не тотчас нашелся, что сказать ей.

   - Ведь вам не будет скучно со мной?

   - Помилуйте, - начал я.

   - Ну, спасибо! - возразила Ася, - а я думала, что вам скучно будет.

   И ее маленькая горячая ручка крепко стиснула мою.

   - Н.! - вскрикнул в это мгновение Гагин, - не темен ли этот фон?

   Я подошел к нему. Ася встала и удалилась.

 

 

   XII

 

   Она вернулась  через час,  остановилась в дверях и подозвала меня ру-

кою.

   - Послушайте,  - сказала она, - если б я умерла, вам было бы жаль ме-

ня?

   - Что у вас за мысли сегодня! - воскликнул я.

   - Я воображаю,  что я скоро умру;  мне иногда кажется, что все вокруг

меня со мной прощается.  Умереть лучше,  чем жить так...  Ах! не глядите

так на меня; я, право, не притворяюсь. А то я вас опять бояться буду.

   - Разве вы меня боялись?

   - Если я такая странная,  я,  право,  не виновата, - возразила она. -

Видите, я уж и смеяться не могу...

   Она осталась печальной и озабоченной до самого вечера.  Что-то проис-

ходило  в ней,  чего я не понимал.  Ее взор часто останавливался на мне;

сердце мое тихо сжималось под этим загадочным взором.  Она казалась спо-

койною,  а мне, глядя на нее, все хотелось сказать ей, чтобы она не вол-

новалась.  Я любовался ею,  я находил трогательную прелесть в ее поблед-

невших  чертах,  в ее нерешительных,  замедленных движениях - а ей поче-

му-то воображалось, что я не в духе.

   - Послушайте,  - сказала она мне незадолго до прощанья,  - меня мучит

мысль,  что  вы меня считаете легкомысленной...  Вы вперед всегда верьте

тому,  что я вам говорить буду, только и вы будьте со мной откровенны; а

я вам всегда буду говорить правду, даю вам честное слово...

   Это "честное слово" опять заставило меня засмеяться.

   - Ах,  не смейтесь,  - проговорила она с живостью, - а то я вам скажу

сегодня то, что вы мне сказали вчера: "Зачем вы смеетесь?" - и, помолчав

немного,  она  прибавила:  -  Помните,  вы  вчера говорили о крыльях?...

Крылья у меня выросли - да лететь некуда.

   - Помилуйте, - промолвил я, - перед вами все пути открыты.

   Ася посмотрела мне прямо и пристально в глаза.

   - Вы сегодня дурного мнения обо мне, - сказала она, нахмурив брови.

   - Я? дурного мнения? о вас!...

   - Что вы точно в воду опущенные,  - перебил меня Гагин,  - хотите, я,

по-вчерашнему, сыграю вам вальс?

   - Нет, нет, - возразила Ася и стиснула руки, - сегодня ни за что!

   - Я тебя не принуждаю, успокойся...

   - Ни за что, - повторила она, бледнея.

   "Неужели она меня любит?" - думал я, подходя к Рейну, быстро кативше-

му темные волны.

 

 

   XIII

 

   "Неужели она меня любит?" - спрашивал я себя на другой  день,  только

что проснувшись. Я не хотел заглядывать в самого себя. Я чувствовал, что

ее образ, образ "девушки с натянутым смехом", втеснился мне в душу и что

мне от него не скоро отделаться.  Я пошел в Л. и остался там целый день,

но Асю видел только мельком.  Ей нездоровилось, у ней голова болела. Она

сошла вниз,  на минутку,  с повязанным лбом, бледная, худенькая, с почти

закрытыми глазами;  слабо улыбнулась, сказала: "Это пройдет, это ничего,

все пройдет,  не правда ли?" - и ушла.  Мне стало скучно и как-то груст-

но-пусто; я, однако, долго не хотел уходить и вернулся поздно, не увидав

ее более.

   Следующее утро прошло в каком-то полусне сознания.  Я хотел приняться

за работу - не мог;  хотел ничего не делать и не думать... и это не уда-

лось. Я бродил по городу; возвращался домой, выходил снова.

   - Вы ли господин Н.?  - раздался вдруг за мной детский голос. Я огля-

нулся;  передо мною стоял мальчик. - Это вам от фрейлейн Annette, - при-

бавил он, подавая мне записку.

   Я развернул ее - и узнал неправильный и быстрый почерк Аси. "Я непре-

менно должна вас видеть,  - писала мне она, - приходите сегодня в четыре

часа  к  каменной  часовне на дороге возле развалины.  Я сделала сегодня

большую неосторожность... Приходите, ради бога, вы все узнаете... Скажи-

те посланному: да".

   - Будет ответ? - спросил меня мальчик.

   - Скажи, что да, - отвечал я.

   Мальчик убежал.

 

 

   XIV

 

   Я пришел к себе в комнату,  сел и задумался. Сердце во мне сильно би-

лось.  Несколько раз перечел я записку Аси.  Я посмотрел на часы: и две-

надцати еще не было.

   Дверь отворилась - вошел Гагин.

   Лицо его  было пасмурным.  Он схватил меня за руку и крепко пожал ее.

Он казался очень взволнованным.

   - Что с вами? - спросил я.

   Гагин взял стул и сел против меня.

   - Четвертого дня,  - начал он с принужденной улыбкой и запинаясь, - я

удивил вас своим рассказом;  сегодня удивлю еще более. С другим я, веро-

ятно,  не решился бы...  так прямо...  Но вы благородный человек, вы мне

друг, не так ли? Послушайте: моя сестра, Ася, в вас влюблена.

   Я вздрогнул и приподнялся...

   - Ваша сестра, говорите вы...

   - Да, да, - перебил меня Гагин. - Я вам говорю, она сумасшедшая и ме-

ня с ума сведет. Но, к счастью, она не умеет лгать - и доверяет мне. Ах,

что за душа у этой девочки... но она себя погубит, непременно.

   - Да вы ошибаетесь, - начал я.

   - Нет, не ошибаюсь. Вчера, вы знаете, она почти целый день пролежала,

ничего не ела,  впрочем не жаловалась...  Она никогда не жалуется.  Я не

беспокоился,  хотя к вечеру у нее сделался небольшой жар. Сегодня, в два

часа ночи,  меня разбудила наша хозяйка:  "Ступайте,  говорит,  к  вашей

сестре: с ней что-то худо". Я побежал к Асе и нашел ее нераздетою, в ли-

хорадке,  в слезах;  голова у нее горела,  зубы стучали. "Что с тобой? -

спросил я,  - ты больна?" Она бросилась мне на шею и начала умолять меня

увезти ее как можно скорее, если я хочу, чтобы она осталась в живых... Я

ничего не понимаю,  стараюсь ее успокоить... Рыдания ее усиливаются... и

вдруг сквозь эти рыдания услышал я... Ну, словом, я услышал, что она вас

любит.  Уверяю вас, мы с вами, благоразумные люди, и представить себе не

можем,  как она глубоко чувствует и с какой невероятной силой высказыва-

ются  в  ней эти чувства;  это находит на нее так же неожиданно и так же

неотразимо,  как гроза.  Вы очень милый человек, - продолжал Гагин, - но

почему она вас так полюбила,  этого я,  признаюсь, не понимаю. Она гово-

рит,  что привязалась к вам с первого взгляда.  Оттого она и плакала  на

днях,  когда уверяла меня,  что, кроме меня, никого любить не хочет. Она

воображает, что вы ее презираете, что вы, вероятно, знаете, кто она; она

спрашивала меня, не рассказал ли я вам ее историю, - я, разумеется, ска-

зал,  что нет;  но чуткость ее - просто страшна.  Она желает одного: уе-

хать,  уехать тотчас.  Я просидел с ней до утра; она взяла с меня слово,

что нас завтра же здесь не будет,  - и тогда только она заснула. Я поду-

мал,  подумал и решился - поговорить с вами.  По-моему, Ася права: самое

лучшее - уехать нам обоим отсюда.  И я сегодня же бы увез ее,  если б не

пришла мне в голову мысль,  которая меня остановила.  Может быть...  как

знать?  - вам сестра моя нравится? Если так, с какой стати я увезу ее? Я

вот и решился, отбросив в сторону всякий стыд... Притом же я сам кое-что

заметил...  Я решился... узнать от вас... - Бедный Гагин смутился. - Из-

вините меня,  пожалуйста,  - прибавил он, - я не привык к таким передря-

гам.

   Я взял его за руку.

   - Вы хотите знать,  - произнес я твердым голосом,  - нравится ли  мне

ваша сестра? Да, она мне нравится...

   Гагин взглянул на меня.

   - Но, - проговорил он, запинаясь, - ведь вы не женитесь на ней?

   - Как вы хотите, чтобы я отвечал на такой вопрос? Посудите сами, могу

ли я теперь...

   - Знаю, знаю, - перебил меня Гагин. - Я не имею никакого права требо-

вать от вас ответа,  и вопрос мой - верх неприличия...  Но что прикажете

делать?  С огнем шутить нельзя.  Вы не знаете Асю; она в состоянии зане-

мочь,  убежать,  свиданье вам назначить...  Другая умела бы все скрыть и

выждать - но не она.  С нею это в первый раз - вот что беда!  Если бы вы

видели, как она сегодня рыдала у ног моих, вы бы поняли мои опасения.

   Я задумался.  Слова  Гагина  "свиданье вам назначить" кольнули меня в

сердце. Мне показалось постыдным не отвечать откровенностью на его чест-

ную откровенность.

   - Да, - сказал я наконец, - вы правы. Час тому назад я получил от ва-

шей сестры записку. Вот она.

   Гагин взял записку, быстро пробежал ее и уронил руки на колени. Выра-

жение изумления на его лице было очень забавным,  но мне было не до сме-

ху.

   - Вы, повторяю, благородный человек, - проговорил он, - но что же те-

перь делать?  Как? она сама хочет уехать, и пишет к вам, и упрекает себя

в неосторожности... и когда это она успела написать? Чего ж она хочет от

вас?

   Я успокоил его, и мы принялись толковать хладнокровно по мере возмож-

ности о том, что нам следовало предпринять.

   Вот что мы остановились, наконец: во избежание беды я должен был идти

на свидание и честно объясниться с Асей; Гагин обязался сидеть дома и не

подать вида,  что ему известна ее записка; а вечером мы положили сойтись

опять.

   - Я твердо надеюсь на вас, - сказал Гагин и стиснул мне руку, - поща-

дите и ее и меня.  А уезжаем мы все-таки завтра,  - - прибавил он, вста-

вая, - потому что ведь вы на Асе не женитесь.

   - Дайте мне сроку до вечера, - возразил я.

   - Пожалуй, но вы не женитесь.

   Он ушел,  а я бросился на диван и закрыл глаза.  Голова у меня ходила

кругом:  слишком много впечатлений в нее нахлынуло разом. Я досадовал на

откровенность  Гагина,  я досадовал на Асю,  ее любовь меня и радовала и

смущала. Я не мог понять, что заставило ее все высказать брату; неизбеж-

ность скорого, почти мгновенного решения терзала меня...

   "Жениться на семнадцатилетней девочке, с ее нравом, как это можно!" -

сказал я, вставая.

 

 

   XV

 

   В условленный час я переправился через Рейн, и первое лицо, встретив-

шее меня на противоположном берегу,  был тот самый мальчик, который при-

ходил ко мне поутру. Он, по-видимому, ждал меня.

   - От фрейлейн Annette,  - сказал он шепотом и подал мне другую запис-

ку.

   Ася извещала  меня  о  перемене  места нашего свидания.  Я должен был

прийти через полтора часа не к часовне, а в дом к фрау Луизе, постучать-

ся внизу и войти в третий этаж.

   - Опять: да? - спросил меня мальчик.

   - Да, - повторил я и пошел по берегу Рейна.

   Вернуться домой  было некогда,  я не хотел бродить по улицам.  За го-

родской стеною находился маленький сад с навесом для  кеглей  и  столами

для любителей пива.  Я вошел туда. Несколько уже пожилых немцев играли в

кегли;  со стуком катились деревянные шары,  изредка раздавались одобри-

тельные восклицания. Хорошенькая служанка с заплаканными глазами принес-

ла мне кружку пива;  я взглянул в ее лицо.  Она  быстро  отворотилась  и

отошла прочь.

   - Да,  - промолвил тут же сидевший толстый и краснощекий гражданин, -

Ганхен наша сегодня очень огорчена: жених ее пошел в солдаты.

   Я посмотрел на нее;  она прижалась в уголок и  подперла  рукой  щеку;

слезы капали одна за другой по ее пальцам. Кто-то спросил пива; она при-

несла ему кружку и опять вернулась на свое место.  Ее горе подействовало

на меня; я начал думать об ожидавшем меня свидании, но мои думы были за-

ботливые,  невеселые думы. Не с легким сердцем шел я на это свидание, не

предаваться радостям взаимной любви предстояло мне; мне предстояло сдер-

жать данное слово,  исполнить трудную обязанность. "С ней шутить нельзя"

- эти слова Гагина, как стрелы, впились в мою душу. А еще четвертого дня

в этой лодке,  не томился ли я жаждой счастья? Оно стало возможным - и я

колебался,  я отталкивал,  я должен был оттолкнуть его прочь... Его вне-

запность меня смущала.  Сама Ася, с ее огненной головой, с ее прошедшим,

с ее воспитанием, это привлекательное, но странное существо - признаюсь,

она меня пугала. Долго боролись во мне чувства. Назначенный срок прибли-

жался.  "Я не могу на ней жениться, - решил я, наконец, - она не узнает,

что и я полюбил ее".

   Я встал - и, положив талер в руку бедной Ганхен (она даже не поблаго-

дарила меня),  направился к дому фрау Луизе.  Вечерние тени уже разлива-

лись в воздухе,  и узкая полоса неба, над темной улицей, алела отблеском

зари. Я слабо стукнул в дверь; она тотчас отворилась. Я переступил порог

и очутился в совершенной темноте.

   - Сюда! - послышался я старушечий голос. - Вас ждут.

   Я шагнул раза два ощупью, чья-то костлявая рука взяла мою руку.

   - Вы это, фрау Луизе? - спросил я.

   - Я, - отвечал мне тот же голос, - я, мой прекрасный молодой человек.

   Старуха повела меня опять вверх,  по крутой лестнице,  и остановилась

на  площадке  третьего этажа.  При слабом свете,  падавшем из крошечного

окошка,  я увидал морщинистое лицо вдовы  бургомистра.  Приторно-лукавая

улыбка растягивала ее ввалившиеся губы, ежила тусклые глазки. Она указа-

ла мне на маленькую дверь. Судорожным движением руки отворил я ее и зах-

лопнул за собой.

 

 

   XVI

 

   В небольшой комнате, куда я вошел, было довольно темно, и я не тотчас

увидел Асю.  Закутанная в длинную шаль,  она сидела на стуле возле окна,

отвернув и почти спрятав голову, как испуганная птичка. Она дышала быст-

ро и вся дрожала.  Мне стало несказанно жалко ее.  Я подошел к ней.  Она

еще больше отвернула голову...

   - Анна Николаевна, - сказал я.

   Она вдруг вся выпрямилась,  хотела взглянуть на меня - и не могла.  Я

схватил ее руку, она была холодна и лежала, как мертвая, на моей ладони.

   - Я желала...  - начала Ася,  стараясь улыбнуться, но ее бледные губы

не слушались ее,  - я хотела... Нет, не могу, - проговорила она и умолк-

ла. Действительно, голос ее прерывался на каждом слове.

   Я сел подле нее.

   - Анна Николаевна, - повторил я и тоже не мог ничего прибавить.

   Настало молчание.  Я продолжал держать ее руку и глядел на  нее.  Она

по-прежнему вся сжималась,  дышала с трудом и тихонько покусывала нижнюю

губу, чтобы не заплакать, чтобы удержать накипавшие слезы... Я глядел на

нее; было что-то трогательно-беспомощное в ее робкой неподвижности: точ-

но она от усталости едва добралась до стула и так и упала на него. Серд-

це во мне растаяло...

   - Ася, - сказал я чуть слышно...

   Она медленно подняла на меня свои глаза... О, взгляд женщины, которая

полюбила, - кто тебя опишет? Они молили, эти глаза, они доверялись, воп-

рошали, отдавались... Я не мог противиться их обаянию. Тонкий огонь про-

бежал по мне жгучими иглами, я нагнулся и приник к ее руке...

   Послышался трепетный звук,  похожий на прерывистый вздох, и я почувс-

твовал на моих волосах прикосновение слабой,  как лист дрожавшей руки. Я

поднял голову и увидел ее лицо.  Как оно вдруг преобразилось!  Выражение

страха исчезло с него, взор ушел куда-то далеко и увлекал меня за собою,

губы слегка раскрылись,  лоб побледнел как мрамор,  и кудри отодвинулись

назад,  как будто ветер их откинул.  Я забыл все,  я потянул ее к себе -

покорно повиновалась ее рука,  все тело ее повлеклось  вслед  за  рукою,

шаль покатилась с плеч,  и голова ее тихо легла на мою грудь,  легла под

мои загоревшиеся губы...

   - Ваша... - прошептала она чуть слышно.

   Уже руки мои скользили вокруг ее стана... Но вдруг воспоминание о Га-

гине, как молния, меня озарило.

   - Что  мы делаем!..  - воскликнул я и судорожно отодвинулся назад.  -

Ваш брат... ведь он все знает... Он знает, что я вижусь с вами.

   Ася опустилась на стул.

   - Да,  - продолжал я,  вставая и отходя в другой угол комнаты.  - Ваш

брат все знает... Я должен был ему все сказать.

   - Должны? - проговорила она невнятно. Она, видимо, не могла еще прий-

ти в себя и плохо меня понимала.

   - Да,  да,  - повторил я с каким-то ожесточением,  - и в этом вы одни

виноваты,  вы одни.  Зачем вы сами выдали вашу тайну?  Кто заставлял вас

все высказать вашему брату?  Он сегодня был сам у меня и передал мне ваш

разговор  с ним.  - Я старался не глядеть на Асю и ходил большими шагами

по комнате. - Теперь все пропало, все, все.

   Ася поднялась было со стула.

   - Останьтесь, - воскликнул я, - останьтесь, прошу вас. Вы имеете дело

с  честным человеком,  - да,  с честным человеком.  Но,  ради бога,  что

взволновало вас?  Разве вы заметили во мне какую перемену?  А я  не  мог

скрываться перед вашим братом, когда он пришел сегодня ко мне.

   "Что я  такое говорю?" - думал я про себя,  и мысль,  что я безнравс-

твенный обманщик,  что Гагин знает о нашем свидании,  что все  искажено,

обнаружено, - так и звенела у меня в голове.

   - Я  не звала брата,  - послышался испуганный шепот Аси,  - он пришел

сам.

   - Посмотрите же,  что вы наделали,  - продолжал я. - Теперь вы хотите

уехать...

   - Да, я должна уехать, - так же тихо проговорила она, - я и попросила

вас сюда для того только, чтобы проститься с вами.

   - И вы думаете, - возразил я, - мне будет легко с вами расстаться?

   - Но зачем же вы сказали брату? - с недоумением повторила Ася.

   - Я вам говорю - я не мог поступить иначе.  Если бы вы сами не выдали

себя...

   - Я заперлась в моей комнате,  - возразила она простодушно,  - - я не

знала, что у моей хозяйки был другой ключ...

   Это невинное извинение,  в ее устах, в такую минуту - меня тогда чуть

не рассердило...  а теперь я без умиления не могу его вспомнить. Бедное,

честное, искреннее дитя!

   - И вот теперь все кончено! - начал я снова. - Все. Теперь нам должно

расстаться. - Я украдкой взглянул на Асю... лицо ее быстро краснело. Ей,

я это чувствовал,  и стыдно становилось и страшно. Я сам ходил и говорил

как в лихорадке. - Вы не дали развиться чувству, которое начинало созре-

вать, вы сами разорвали нашу связь, вы не имели ко мне доверия, вы усом-

нились во мне...

   Пока я говорил,  Ася все больше и больше наклонялась вперед - и вдруг

упала на колени,  уронила голову на руки и зарыдала.  Я подбежал к  ней,

пытался  поднять ее,  но она мне не давалась.  Я не выношу женских слез:

при виде их я тотчас теряюсь.

   - Анна Николаевна,  Ася,  - твердил я, - пожалуйста, умоляю вас, ради

бога, перестаньте... - Я снова взял ее за руку...

   Но, к  величайшему моему изумлению,  она вдруг вскочила - с быстротою

молнии бросилась к двери и исчезла...

   Когда несколько минут спустя фрау Луизе вошла в комнату - я  все  еще

стоял по самой середине ее,  уж точно как громом пораженный.  Я не пони-

мал, как могло это свидание так быстро, так глупо кончиться - кончиться,

когда я и сотой доли не сказал того,  что хотел, что должен был сказать,

когда я еще сам не знал, чем оно разрешиться...

   - Фрейлейн ушла?  - спросила меня фрау Луизе,  приподняв свои  желтые

брови до самой накладки.

   Я посмотрел на нее как дурак - и вышел вон.

 

 

   XVII

 

   Я выбрался из города и пустился прямо в поле. Досада, досада бешеная,

меня грызла.  Я осыпал себя укоризнами. Как я мог не понять причину, ко-

торая  заставила  Асю переменить место нашего свидания,  как не оценить,

чего ей стоило прийти к этой старухе, как я не удержал ее! Наедине с ней

в той глухой,  едва освещенной комнате у меня достало силы, достало духа

- оттолкнуть ее от себя,  даже упрекать ее. А теперь ее образ меня прес-

ледовал,  я просил у нее прощения; воспоминания об этом бледном лице, об

этих влажных и робких глазах, о развитых волосах, о легком прикосновении

ее  головы к моей груди - жгли меня.  "Ваша..." - слышался мне ее шепот.

"Я поступил по совести",  - уверял я себя... Неправда! Разве я точно хо-

тел такой развязки?  Разве я в состоянии с ней расстаться?  Разве я могу

лишиться ее? "Безумец! Безумец!" - повторял я с озлоблением...

   Между тем ночь наступала.  Большими шагами направился я к  дому,  где

жила Ася.

 

 

   XVIII

 

   Гагин вышел мне навстречу.

   - Видели вы сестру? - закричал он мне еще издали.

   - Разве ее нет дома? - спросил я.

   - Нет.

   - Она не возвращалась?

   - Нет. Я виноват, - продолжал Гагин, - не мог утерпеть: против нашего

уговора, ходил к часовне; там ее не было; стало быть, она не приходила?

   - Она не была у часовни.

   - И вы ее не видели?

   Я должен был сознаться, что я ее видел.

   - Где?

   - У фрау Луизе.  Я расстался с ней час тому назад,  - прибавил я, - я

был уверен, что она домой вернулась.

   - Подождем, - сказал Гагин.

   Мы вошли в дом и сели друг подле друга. Мы молчали. Нам очень неловко

было обоим. Мы беспрестанно оглядывались, посматривали на дверь, прислу-

шивались. Наконец, Гагин встал.

   - Это  ни  на что не похоже!  - воскликнул он,  - у меня сердце не на

месте. Она меня уморит, ей-богу... Пойдемте искать ее.

   Мы вышли. На дворе уже совсем стемнело.

   - О чем же вы с ней говорили? - спросил меня Гагин, надвигая шляпу на

глаза.

   - Я видел ее всего минут пять,  - отвечал я,  - я говорил с ней,  как

было условлено.

   - Знаете ли что? - возразил он, - лучше нам разойтись, этак мы скорее

на нее наткнуться можем. Во всяком случае приходите сюда через час.

 

 

   XIX

 

   Я проворно спустился с виноградника и бросился в город. Быстро обошел

я все улицы,  заглянул всюду, даже в окна фрау Луизе, вернулся к Рейну и

побежал по берегу... Изредка попадались мне женские фигуры, но Аси нигде

не было видно.  Уже не досада меня грызла, - тайный страх терзал меня, и

не один страх я чувствовал... нет, я чувствовал раскаяние, сожаление са-

мое жгучее, любовь - да! - самую нежную любовь. Я ломал руки, я звал Асю

посреди надвигавшейся ночной тьмы, сперва вполголоса, потом все громче и

громче;  я повторял сто раз,  что я ее люблю,  я клялся никогда с ней не

расставаться; я дал бы все на свете, чтобы опять держать ее холодную ру-

ку, опять слышать ее тихий голос, опять видеть ее перед собою... Она бы-

ла так близка, она пришла ко мне с полной решимостью, в полной невиннос-

ти сердца и чувств, она принесла мне свою нетронутую молодость... и я не

прижал ее к своей груди,  я лишил себя блаженства увидеть,  как ее милое

лицо расцвело бы радостью и тишиной восторга...  Эта мысль  меня  с  ума

сводила.

   "Куда она могла пойти, что она с собою сделала?" - восклицал я в тос-

ке бессильного отчаяния...  Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу

реки.  Я знал это место; там, над могилой человека, утонувшего лет семь-

десят тому назад,  стоял до половины вросший в землю каменный  крест  со

старинной надписью.  Сердце во мне замерло... Я подбежал к кресту: белая

фигура исчезла.  Я крикнул:  "Ася!" Дикий голос испугал меня самого - но

никто не отозвался...

   Я решил пойти узнать, не нашел ли ее Гагин.

 

 

   XX

 

   Быстро взбираясь  по  тропинке виноградника,  я увидел свет в комнате

Аси... Это меня несколько успокоило.

   Я подошел к дому;  дверь внизу была заперта, я постучался. Неосвещен-

ное окошко в нижнем этаже осторожно отворилось,  и показалась голова Га-

гина.

   - Нашли? - спросил я его.

   - Она вернулась,  - ответил он мне шепотом,  - она в своей комнате  и

раздевается. Все в порядке.

   - Слава богу!  - воскликнул я с несказанным порывом радости,  - слава

богу! Теперь все прекрасно. Но вы знаете, мы должны еще переговорить.

   - В другое время, - возразил он, тихо потянув к себе раму, - в другое

время, а теперь прощайте.

   - До завтра, - сказал я, - завтра все будет решено.

   - Прощайте, - повторил Гагин. Окно затворилось.

   Я чуть было не постучал в окно.  Я хотел тогда же сказать Гагину, что

я прошу руки его сестры. Но такой сватанье в такую пору... "До завтра, -

подумал я, - завтра я буду счастлив..."

   Завтра я буду счастлив!  У счастья нет завтрашнего дня;  у него нет и

вчерашнего;  оно не помнит прошедшего,  не думает о будущем; у него есть

настоящее - и то не день, а мгновенье.

   Я не помню,  как я дошел до З. Не ноги меня несли, не лодка меня вез-

ла:  меня поднимали какие-то широкие, сильные крылья. Я прошел мимо кус-

та,  где пел соловей, я остановился и долго слушал: мне казалось, он пел

мою любовь и мое счастье.

 

 

   XXI

 

   Когда, на другой день утром, я стал подходить к знакомому домику, ме-

ня  поразило  одно обстоятельство:  все окна в нем были раскрыты и дверь

тоже была раскрыта;  какие-то бумажки валялись перед порогом; служанка с

метлой показалась за дверью.

   Я приблизился к ней...

   - Уехали! - брякнула она, прежде чем я успел спросить ее: дома ли Га-

гин?

   - Уехали?... - повторил я. - Как уехали? Куда?

   - Уехали сегодня утром,  в шесть часов,  и не сказали куда. Постойте,

ведь вы, кажется, господин Н.?

   - Я господин Н.

   - К вам есть письмо у хозяйки.  - Служанка пошла наверх и вернулась с

письмом. - Вот-с, извольте.

   - Да не может быть... Как же это так?.. - начал было я.

   Служанка тупо посмотрела на меня и принялась мести.

   Я развернул письмо. Ко мне писал Гагин; от Аси не было ни строчки. Он

начал  с того,  что просил не сердиться на него за внезапный отъезд;  он

был уверен,  что, по зрелом соображении, я одобрю его решение. Он не на-

ходил другого выхода из положения, которое могло сделаться затруднитель-

ным и опасным.  "Вчера вечером,  - писал он,  - пока мы оба молча  ждали

Асю, я убедился окончательно в необходимости разлуки. Есть предрассудки,

которые я уважаю; я понимаю, что вам нельзя жениться на Асе. Она мне все

сказала;  для ее спокойствия я должен был уступить ее повторенным,  уси-

ленные просьбам".  В конце письма он изъявлял сожаление о том,  что наше

знакомство так скоро прекратилось,  желал мне счастья,  дружески жал мне

руку и умолял меня не стараться их отыскивать.

   "Какие предрассудки?  - вскричал я,  как будто он мог меня слышать, -

что за вздор! Кто дал право похитить ее у меня..." Я схватил себя за го-

лову...

   Служанка начал громко кликать хозяйку:  ее испуг заставил меня прийти

в себя.  Одна мысль во мне загорелась:  сыскать их, сыскать во что бы то

ни стало.  Принять этот удар,  примириться с такой развязкой было невоз-

можно.  Я узнал от хозяйки, что они в шесть часов утра сели на пароход и

поплыли вниз по Рейну.  Я отправился в контору: там мне сказали, что они

взяли  билеты до Кельна.  Я пошел домой с тем,  чтобы тотчас уложиться и

поплыть вслед за ними. Мне пришлось идти мимо дома фрау Луизе... Вдруг я

слышу:  меня  кличет  кто-то.  Я поднял голову и увидал в окне той самой

комнаты, где я накануне виделся с Асей, вдову бургомистра. Она улыбалась

своей  противной улыбкой и звала меня.  Я отвернулся и прошел было мимо;

но она мне крикнула мне вслед, что у нее есть что-то для меня. Эти слова

меня остановили,  и я вошел в ее дом.  Как передать мои чувства, когда я

увидал опять эту комнатку...

   - По-настоящему, - начала старуха, показывая мне маленькую записку, -

я  бы должна была дать вам это только в случае,  если бы вы зашли ко мне

сами, но вы такой прекрасный молодой человек. Возьмите.

   Я взял записку.

   На крошечном клочке бумаги стояли следующие слова,  торопливо  начер-

ченные карандашом:

   "Прощайте, мы не увидимся более.  Не из гордости я уезжаю - нет,  мне

нельзя иначе.  Вчера,  когда я плакала перед вами, если б вы мне сказали

одно слово, одно только слово - я бы осталась. Вы его не сказали. Видно,

так лучше... Прощайте навсегда!"

   Одно слово...  О,  я безумец!  Это слово... я со слезами повторял его

накануне,  я расточал его на ветер,  я твердил его среди пустых полей...

но я не сказал его ей,  я не сказал ей, что я люблю ее... Когда я встре-

тился  с  ней в той роковой комнате,  во мне еще не было ясного сознания

моей любви:  оно не проснулось даже тогда,  когда я сидел с ее братом  в

бессмысленном и тягостном молчании...  оно вспыхнуло с неудержимой силой

лишь несколько мгновений спустя,  когда,  испуганный  возможностью  нес-

частья,  я стал искать и звать ее...  но тогда уже было поздно.  "Да это

невозможно!" - скажут мне;  не знаю,  возможно ли это,  - знаю,  что это

правда. Ася бы не уехала, если б в ней была хоть тень кокетства и если б

ее положение не было ложно. Она не могла вынести того, что всякая другая

снесла бы;  я этого не понял.  Недобрый мой гений остановил признание на

устах моих при последнем свидании с Гагиным перед потемневшим  окном,  и

последняя нить,  за которую я еще мог ухватиться,  - выскользнула из рук

моих.

   В тот же день я вернулся с уложенным чемоданом в город Л.  и поплыл в

Кельн.  Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался с этими ули-

цами,  со всеми этими местами, которые я уже никогда не должен был поза-

быть, - я увидел Ганхен. Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее было

бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял рядом с нею и, сме-

ясь,  рассказывал ей что-то, а на другой стороне Рейна маленькая моя ма-

донна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.

 

 

   XXII

 

   В Кельне я напал на след Гагиных;  я узнал, что они поехали в Лондон;

я пустился вслед за ними;  но в Лондоне все мои розыски остались тщетны-

ми. Я долго не хотел смириться, я долго упорствовал, но я должен был от-

казаться, наконец, от надежды настигнуть их.

   И я  не  увидел их более - я не увидел Аси.  Темные слухи доходили до

меня о нем,  но она навсегда для меня исчезла.  Я даже не знаю,  жива ли

она.  Однажды, несколько лет спустя, я мельком увидал за границей, в ва-

гоне железной дороги, женщину, лицо которой живо напомнило мне незабвен-

ные черты...  но я, вероятно, был обманут случайным сходством. Ася оста-

лась в моей памяти той самой девочкой,  какою я знавал ее в лучшую  пору

своей  жизни,  какою  я ее видел в последний раз,  наклоненной на спинку

низкого деревянного стула.

   Впрочем, я должен сознаться, что я не слишком долго грустил по ней; я

даже нашел,  что судьба хорошо распорядилась, не соединив меня с Асей; я

утешался мыслию,  что я,  вероятно,  не был бы счастлив с такой женой. Я

был тогда молод - и будущее, это короткое, быстрое будущее, казалось мне

беспредельным.  Разве не может повториться то,  что было, думал я, и еще

лучше, еще прекраснее?.. Я знавал других женщин - но чувство, возбужден-

ное во мне Асей,  то жгучее,  нежное,  глубокое чувство, уже не повтори-

лось. Нет! ни одни глаза не заменили мне тех, когда-то с любовию устрем-

ленных на меня глаз,  ни на чье сердце, припавшее к моей груди, не отве-

чало мое сердце таким радостным и сладким замиранием! Осужденный на оди-

ночество бессемейного бобыля,  доживаю я скучные годы,  но я храню,  как

святыню, ее записочки и высохший цветок гераниума, тот самый цветок, ко-

торый она некогда бросила мне из окна.  Он до сих пор издает слабый  за-

пах,  а рука,  мне давшая его,  та рука, которую мне только раз пришлось

прижать к губам моим,  быть может, давно уже тлеет в могиле... И я сам -

что сталось со мною?  Что осталось от меня, от тех блаженных и тревожных

дней,  от тех крылатых надежд и стремлений? Так легкое испарение ничтож-

ной  травки  переживает  все радости и все горести человека - переживает

самого человека.